Андрей Ланьков. Китайские церемонии

[141968]

Китайские церемонии



Огромное большинство русских употребляет слово «Поднебесная» в полной уверенности в том, что этот термин является своего рода поэтическим обозначением Китая. А, между тем, дело обстоит куда сложнее. Действительно, китайские императоры считали себя правителями «Поднебесной», но имелся в виду при этом не столько Китай, сколько весь мир, все то, что находится под Небом.

Этот термин является основой конфуцианской внешнеполитической доктрины, которая возникла в Китае на рубеже нашей эры и которую в той или иной степени со временем стали разделять все конфуцианские страны Дальнего Востока. Главная особенность этой доктрины — представление об иерархическом и централизованном характере всей системы международных отношений. Европейская дипломатия Нового времени строилась на принципе суверенитета, каждое суверенное государство было — формально, на бумаге — равно другому и не признавало над собой никакой власти. Не существовало в Европе и единого центра системы международных отношений — ведь притязания Пап и Германских императоров на статус верховных арбитров были давно отвергнуты.

На традиционном же Дальнем Востоке дела обстояли совсем иначе: понятия государственного суверенитета там попросту не существовало. Все государственные образования были включены в формально признаваемую и оформляемую соответствующими договорами иерархию отношений. То обстоятельство, что государств в регионе обычно было не так уж много, помогало выстраивать эту иерархию. Во главе ее находился китайский император, «сын неба», который был не просто правителем Китая, но и Императором Вселенной — той самой «Поднебесной».
По определению, только один человек в мире мог носить титул «императора» (кит. «ди» или «хуанди»). Все прочие владыки региона именовались иными титулами — чаще всего, титулом «ван», который обычно переводится как «король». Конечно, время от времени находились недовольные существующим положением силы, вожди которых также начинали именовать себя «императорами». Однако подобный шаг означал открытый вызов существующему порядку и, в первую очередь, правящей в Китае династии. Обычно дело кончалось войной, в которой претендент либо побеждал — и становился владыкой Поднебесной, или проигрывал — и исчезал с исторической сцены. Бывали, правда, и непродолжительные периоды, когда императоров было несколько, но в таком случае каждый из них считал остальных самозванцами, ненастоящими императорами.

С точки зрения конфуцианцев, вся Ойкумена делилась на три зоны, на три концентрических круга. Первый, внутренний, круг населяли «цивилизованные люди», то есть те, кто владел иероглифической письменностью, следовал заветам Конфуция и подчинялся непосредственно императору. Как легко догадаться, в эту группу входили только сами китайцы. Второй круг был населен «полуцивилизованными» (или «полудикими» — дело вкуса) народами. У этих народов образованные люди также владели человеческой (то есть китайской) речью и следовали заветам Конфуция, но простонародье жило по старинке и оставалось, таким образом, дикарями. Властители этих стран сами правили своими не совсем очеловечившимися подданными, но от них также ожидалось, что время от времени они будут выражать свою покорность Императору Вселенной. При этом на практике эти страны пользовались широчайшей автономией, которая едва ли отличалась от полной независимости. В эту вторую группу входили корейцы, японцы, вьетнамцы, а также некоторые иные народы Северного и Юго-Восточного Китая. Наконец, третья группа включала в себя безнадежных дикарей, которые, строго говоря, не являлись людьми в точном смысле слова: древнекитайского они не знали, Конфуция не почитали и правильных, Конфуцием предписанных, ритуалов не соблюдали. К этим народам относились тибетцы, индийцы, арабы, русские, немцы — список можно продолжать до бесконечности. Время от времени эти народы также посылали правителям Китая дань, но всерьез они не воспринимались. Конечно, в столице Империи отлично понимали, что ни о каком управлении «варварами» речи не идет. Однако их явное неповиновение всерьез не огорчало императора и его двор: ведь речь шла о жалких дикарях, у которых «лишь облик как у людей, а душа и разум — как у птиц и диких зверей». При этом важно, что вся система не была «расистской» в нашем нынешнем понимании: если дикарь выучивал «правильный» язык и осваивал «правильную» культуру, его считали вполне человеком, но отношение к его непросветившимся соплеменникам от этого не менялось. Этнические арабы, персы, пуштуны, не говоря уж о японцах или корейцах, часто сдавали государственные экзамены, получали чиновничьи должности и делали успешные карьеры в бюрократическом аппарате китайских империй.

Однако надо помнить, что вся эта стройная иерархическая система являлась, во многом, фикцией, что до некоторой степени понимали и сами ее участники и идеологи. Зависимость и «полуцивилизованных», и, особенно, «диких» стран от китайского императора носила символический характер. Ожидалось, что они время от времени будут отправлять в Китай посольства с данью и выражением своей преданности императору. В ответ китайский двор отправлял «пожалования», которые по цене, как правило, примерно соответствовали «дани». Речь шла, таким образом, об обычной межгосударственной торговле, лишь слегка прикрытой соответствующими идеологическими декорациями. Во внутренние дела «данников» китайцы обычно не вмешивались, да и на их внешнюю политику особо влиять не пытались. Поэтому принятое на Западе описание этих отношений как «вассалитета» не совсем верно: конфуцианский «вассалитет» означал куда большую автономию, чем вассалитет в средневековой Европе. Для китайских идеологов вполне хватало тех протокольно-ритуальных жестов, которыми иноземные правители выражают свое почтение императору. Если требовалось что-то более серьезное (например, участие в военных кампаниях империи, размещение китайских гарнизонов), то эти вопросы обсуждались отдельно, и становились предметами вполне обычного дипломатического торга, на который фикция вселенской власти императора никак влияла не больше, чем католические догматы — на отношения между европейскими суверенами. Не слишком полагались на идеологию и в отношениях с кочевыми племенами Великой Степи. При всей своей отсталости, эти племена вплоть до массового распространения ручного огнестрельного оружия представляли грозную военную силу и при случае вполне могли организовать крупное вторжение в Китай, а то и вообще захватить его. Поэтому отношения с ними строились по обычному в таких случаях принципу — «разделяй и властвуй» (в китайском варианте это звучало несколько иначе — «управляй варварами с помощью [других] варваров»). В отношениях с ними все разговоры о «почтительно прибывших данниках» относились к области внутренней пропаганды, призванной укреплять в подданных Империи веру в ее могущество.

Вообще говоря, идеологизация отношений нередко бывала односторонней — китайские дипломаты вели свои протокольно-ритуальные игры и тогда, когда их иностранные партнеры вовсе не собирались им подыгрывать. Вплоть до середины XIX века китайские чиновники объявляли данническими миссиями любые иностранные посольства — часто без ведома самих послов или против их воли. Так, например, в 1793 г. на корабле лорда МакКартнея, первого британского посла в Китай, китайские чиновники установили огромное знамя с надписью «Дань от правителя Англии». При императорском дворе от посла потребовали, чтобы тот совершил коу-тоу, то есть трижды распростерся ниц перед императором. Гордый потомок шотландских лордов счел это требование покушением на достоинство английского монарха и отказался от коу-тоу. В итоге первые серьезные англо-китайские переговоры в основном свелись к поискам взаимоприемлемой формы поклонов (кстати сказать, русские послы в том же XVIII столетии проявляли большую гибкость: они соглашались на коу-тоу, но предусмотрительно не сообщали об этом в своих отчетах в Петербург). Домой МакКартней вернулся с большим письмом от императора Цяньлуна, которое, в частности, гласило: «Мы, Император волею Неба, даем наказ правителю Англии отметить наши заботы. Хотя Ваша страна находится за далекими океанами, Вы склонили сердце в сторону цивилизации и специально направили после почтительно преподнести государственное послание. Переплыв моря, он прибыл ко двору, преклонил колени и преподнес поздравления по случаю дня рождения императора. Тем была показана Ваша искренность».
С другой стороны, отдельные ушлые торговцы с давнего времени научились извлекать прибыль из конфуцианскихидеологем. Группа купцов из дальних стран всегда могла объявить себя «послами с данью» — и рассчитывать на охрану, благосклонное отношение чиновников и, конечно, на щедрые подношения императора. Поэтому китайские хроники пестрят упоминаниями о посольствах из дальних стран, о которых в этих странах не имели ни малейшего представления. Например, упомянутое в китайских текстах начала нашей эры «посольство» из Римской Империи было, скорее всего, подобной аферой группы предприимчивых римских купцов.

Главной целью всей системы, как считалось, было поддержание мира во всем мире (по крайней мере, в мире цивилизованном). Военное дело в конфуцианской культуре не было окружено тем восторженно-героическим ореолом, который существовал вокруг него в Европе Средних веков (да и начала Нового времени). Наоборот, война и армейская служба считались, как правило, занятием достаточно постыдным, о чем напоминала китайская поговорка «Из хорошего железа не куют гвоздей, хороший человек не идет в солдаты» (разумеется, были и исключения из этого правила — например, самурайская Япония). Подразумевалось, что император должен своим личным примером и своей магической благой силой «дэ» усмирять неразумных варваров и приводить их к повиновению цивилизации. В целом, действительно, конфликтов на Дальнем Востоке было куда меньше, чем в непрерывно сражавшейся Европе, и в качестве возмутителей спокойствия при этом часто выступали народы, к конфуцианской цивилизации не относящиеся (обычно — кочевники степей). Не было на Дальнем Востоке и обычного для европейского права представления о войне как о столкновении равноправных противников, как освоего рода дуэли двух государств. Поскольку система международных отношений носила иерархический характер, то вооруженное выступление против занимавшего более высокое положение государства приравнивалось к бунту. Действительно, когда, скажем, кочевники вторгались в Китай, это означало, что «варвары» забыли свое место и подняли мятеж против сына Неба. Поход против них, соответственно, являлся лишь полицейской акцией, а никак не войной в западном понимании. С другой стороны, сами «бунтовщики» могли опираться на вполне конфуцианскую и официально признанную доктрину Мэн-цзы, которая обосновывала право на восстание против неправедной власти.

Все соседи Китая, среди которых преобладали «полуцивилизованные» (то есть принявшие конфуцианство) народы, должны были приспосабливать свою внешнюю политику к этой конфуцианской внешнеполитической доктрине. Реагировали они на нее по-разному. В некоторых случаях (в Японии, например) местная власть, при всем уважении к конфуцианству и китайской учености, наотрез отказывалась признавать китайского императора Повелителем Вселенной — впрочем, особо не афишируя этот отказ. В этих странах тогдашние политтехнологи не уставали заявлять, что их собственные правители ничем не хуже (и даже, если вдуматься, лучше) китайских. В других же случаях местные властители соглашались играть по китайским правилам, и притворяться — искренне или не совсем — что они изо всех сил стараются цивилизоваться и со всем почтением относятся к свету разума и культуры, который сияет, конечно же, из дворца китайского императора. По этому пути пошла например, Корея, которая на протяжении веков была образцовым вассалом китайского императора.

Зависимость Кореи от Китая в основном выражалась в протокольно-символических актах. В частности, считалось, что китайский император утверждает нового корейского короля. Однако на деле это утверждение ничем не отличалось от, скажем, «утверждения» нового британского премьер-министра королевой. Китайский император просто автоматически утверждал ту кандидатуру, которую ему представляли сами корейцы — даже если новый правитель вступал на престол в результате дворцового переворота или при иных сомнительных обстоятельствах. Точно так же — автоматически — проходило утверждение правителей и иных вассальных государств. Кроме того, Корея отправляла в китайскую столицу регулярные посольства, в состав которых входило обычно 100-200 человек. Эти посольства посещали Китай три раза в год: на новый (лунный) год, на день рождения императора и на день рождения наследника престола, и их задачей было вручение дорогих подарков по этим знаменательным датам. В ответ китайская сторона вручала «пожалованиями», которые по цене примерно соответствовали «дани». Китайские посольства посещали Сеул гораздо реже — по случаю вступления на престол нового монарха или назначения наследника, а также в случае каких-то особых ситуаций. Пребывание этих посольств обставлялось с большой помпой, король и высшие чиновники выражали посланцам Императора свое почтение, устраивали для них банкеты и увеселения, подносили подарки.

Однако помпа эта сопровождалась и иными мероприятиями, которые особо не афишировались. Перед прибытием послов правительственные инструкции напоминали чиновникам, что распускать язык в присутствии иностранцев не рекомендуется. В частности, на протяжении почти столетия Корея скрывала тот факт, что наряду с китайским законодательством у нее имелся и собственный кодекс законов — «Кёнгуктэчжон». Все экземпляры этого кодекса требовалось убрать подальше, чтобы они часом не попались на глаза послам. Иногда инструкции требовали, чтобы стены помещений, в которых будет останавливаться китайская миссия на пути в Сеул, оклеивались только чистой бумагой. Дело в том, что бумага тогда была довольно дорога, и в качестве обоев в те времена часто использовали ненужные документы. Тогдашние корейские особисты полагали, что некоторые из этих документов совсем ни к чему видеть представителям союзника.

Вся эта система ритуальной, иерархической дипломатии, исправно проработав почти полтора тысячелетия, была сметена европейским колониальным вторжением. Правда, некоторое время дальневосточные дипломаты еще ловили кайф от того, заставляя неразумных западных варваров выполнять те или иные протокольные формальности таким образом, чтобы незаметно для самих варваров подчеркивалась их зависимость от Империи. Однако в эпоху броненосцев и железных дорог эти развлечения уже ничего не меняли.

А. Ланьков Русский журнал
/2002-06-05/